Юридические химеры как проблема современной российской правовой науки

Перелистывая страницы опубликованных статей, а более того – материалов, отвергнутых
редакцией, – поневоле начинаешь улавливать некоторые своеобразные моменты, которые
в своей совокупности образуют совершенно определенную тенденцию. Если попытаться
охватить единым понятием указанное явление, то его можно было бы определить
как тенденцию к формированию юридических химер.

Строго говоря, явление такого рода – потенциально или реально – существовало
в отечественной юридической науке всегда, и, по-видимому, наличие этого явления
следует признать непременным атрибутом научного поиска, в том числе и научных
исследований в области права. Однако в настоящее время тенденция к созданию
юридических химер (или, иначе, юридического псевдоморфоза) проявила себя с такой
очевидностью, что, кажется, настала пора говорить о ней как о реальной проблеме
современной российской правовой науки. Причины такого положения представляются
довольно очевидными, и наша задача заключается в том, чтобы попытаться раскрыть
их.

О понятии юридической химеры (юридического псевдоморфоза). Для начала определимся
в понятиях.

Загадочный и парадоксальный мыслитель О. Шпенглер ввел в социологию (в широком
смысле) естественнонаучное понятие псевдоморфоза. По его словам псевдоморфозы
– это «…поддельные формы, кристаллы, чья внутренняя структура противоречит внешнему
строению, род каменной породы, являющийся в чужом обличье». Указанный образ
весьма убедительно используется О. Шпенглером в его философии истории.

В свою очередь, если исключить исконное (древнегреческое), а также европейское
средневековое понимание слова, под химерой все современные энциклопедические
и толковые словари трактуют неосуществимую, несбыточную и странную мечту, фантазию.
Наш соотечественник и современник, Л.Н. Гумилев, рационализировал это понятие,
не менее удачно чем О. Шпенглер включив его в свою теорию этногенеза. По Л.Н.
Гумилеву, неотъемлемыми свойствами химеры является то, что она существует вне
зависимости от времени и пространства (у химеры нет ни возраста, ни отечества
), вместе с тем этнические химеры крайне агрессивны и резистентны, отнимая энергию
от других этносов и не будучи при этом связаны традиционными стереотипами поведения.
Характеристику этнической химеры Л.Н. Гумилева будем иметь в виду при определении
предмета нашего исследования.

Переходя на почву права, определим юридическую химеру как некую юридическую
словесную конструкцию, которая обладает исключительно собственной большей или
меньшей эстетической привлекательностью и ценностью. Иными словами, химера –
это нечто, внешне существующее, но не имеющее никаких реальных оснований для
своего существования; это плод рационалистических построений, не имеющий онтологической
(т.е. бытийной) основы.

Чрезвычайно характерной особенностью юридической (как и любой другой подобного
рода) химеры является то, что в отношении ее совершенно невозможно применить
знаменитую «бритву Оккама»: после применения этой «бритвы» не остается вовсе
никаких сущностей, либо обнажаются сущности, весьма хорошо известные ранее,
порой известные до степени банальности. (В последнем случае можно говорить о
псевдоморфозе как варианте юридической химеры).

Как представляется, применительно к современной российской юриспруденции можно
говорить, как минимум о трех областях, в которых формируются юридические химеры.

Философский псевдоморфоз. С психологической стороны появление философско-юридических
химер вполне объяснимо. Длительное (в сопоставлении с продолжительностью жизни
одного человека) монопольное господство одной-единственной, далеко не совершенной,
но при этом трактуемой как «единственно верное учение» философской системы существенно
обеднило философский арсенал отечественных общественных наук (как, впрочем,
сослужило отнюдь не добрую службу и самому «единственно верному учению»). При
этом немаловажным является то, что указанная философская система отнюдь не являлась
результатом свободного выбора, а была предписана извне. Нет поэтому ничего удивительного,
что устранение такого «административного философского монополизма» вызвало стремление
отказаться от нее, вне зависимости от того, насколько в действительности является
верным марксистское учение в сфере общественных наук. Однако «воздух свободы»,
как это часто бывает, не только расширил возможности познания, но и вызвал эффект«отравления»
от его кажущегося избытка.

Можно отметить, как минимум, два проявления этой своеобразной «юридико-философской
кессонной болезни».

Во-первых, это стремление к максимальному усложнению используемой терминологии.

Строго говоря, сложность терминологических или логических построений далеко
не всегда является недостатком. Например, головоломная сложность построений
С.Л. Франка в одном из его произведений – вполне оправданна, ибо он взялся здесь
за совершенно на первый взгляд нерешаемую задачу: с помощью понятий человеческого
разума раскрыть сущность того, что находится за пределами предмета, постигаемого
разумом человека. Однако в нашем случае мы имеем нечто иное: пробравшись с известными
трудностями через частокол философской, а иногда и псевдо-философской терминологии,
мы в конечном счете обнаруживаем удивительную бедность собственно философского
содержания. Таким образом, в данном случае для автора содержание, по-видимому,
не имеет никакого значения, исключительной же его целью выступает создание более
или менее изощренной словесной конструкции, которая являет собой самостоятельную
ценность – что и позволяет в данном случае констатировать возникновение того
явление, которое мы выше определили – а именно, возникновение философской химеры.

Другой аспект рассматриваемого явления – более сложен и менее бесспорен. Обнаружившийся
«философский плюрализм» породил стремление выйти за узкие рамки марксистско-ленинской
юриспруденции и попытаться интерпретировать применительно к праву новые области
философствования, до сих пор находившиеся за пределами юридической науки, либо
иные, немарксистские философские системы. Такое стремление во многом является
вполне естественным и понятным. Более того, оно способно открыть для юридической
науки новые философские горизонты, а следовательно, такого рода устремления
могут рассматриваться в качестве одного из тех направлений, по которым будет
осуществляться выход российской юриспруденции из нынешнего мировоззренческого
кризиса.

Вместе с тем, все сказанное будет иметь значение лишь при соблюдении одного
простого условия: ученый, стремящийся быть философом права, должен иметь в виду,
что он отнюдь не свободен в своих творческих устремлениях. Несвободен он, конечно,
не в смысле ограничения свободы своего творчества, а в том смысле, что все его
философствование должно иметь исключительно прикладной характер. Последнее не
нужно понимать как требование непременной утилитарной пользы; прикладной характер
философских размышлений юриста заключается в том, что результат этих размышлений
всегда ориентирован если не на конкретную область (отрасль) права, то в любом
случае на право. В противном случае мы рискуем столкнуться с очередной юридической
химерой, точнее, с юридическим псевдоморфозом, когда в правовые рамки втискивается
абсолютно чуждое для права содержание. Нужно отдавать себе отчет, что далеко
не все области философии могут получить развитие в сфере юриспруденции, как,
с другой стороны, право нуждается далеко не во всех философских изысках.

Естественнонаучный юридический псевдоморфоз. Этот вид юридических химер является
следствием стремления перевести обществоведение вообще и правоведение в частности
на язык естественных наук.

Строго говоря, такого рода тенденция существовала, по видимому, всегда – на
протяжении всей истории мысли. Еще в древности была сформулирована идея о естественном
праве – как всеобщей справедливости, основывающейся на высшем, надчеловеческом,
разуме, распространяющем свои законы как на человека, так и на природу. Например,
К.Н. Неволин, говоря о начале греческой философии, констатирует: «Сознание вечных
законов правды действовало в них (древних греков. – Е.Х.) с полной живостью
природного чувства». Это чувство было характерно и для более поздних эпох греческой
философии. Римская правовая мысль базировалась на том, что естественное право,
будучи универсальным видом права, в отличие от права народов, распространяет
свое действие не только на людей, но и на животных. Можно предположить, что
представление о едином и единственном источнике законов для человека и законов
для всей остальной природы позволяло во всяком случае не проводить строгой разделительной
черты между ними и в эпоху средневековья.

Успехи естествознания, особенно механики как раздела физики в ХVII - ХIХ ст.
привели, как известно, к «позитивизации» всех общественных наук, включая и право.
Суть этих новых воззрений, тем не менее, остается, в общем, прежней (при том,
что из них в большей или меньшей степени устраняется идея Бога как универсального
источника, обеспечивающего своей волей единство Мироздания): все сущее развивается
по единым законам, следовательно, и в обществе действуют те же самые законы,
которые действуют в природе. Задача – в том, чтобы применив общие, естественнонаучные
законы к обществу, выявить специфику их действия. В рамках подобного рода воззрений
на протяжении последних двух веков выстраивают свои научные системы О. Конт,
Г. Рюккерт, К. Маркс, О. Шпенглер, А. Тойнби; русские ученые Н.Я. Данилевский,
К.Н. Леонтьев, наш современник Л.Н. Гумилев; и др. Наибольшей однозначностью
в этом отношении отличаются, по-видимому, научные построения Г. Спенсера, который,
исходя из идеи универсальности закона развития строит свою «синтетическую философию»,
распространяя ее положения на все области бытия. В частности, в границах этой
идеи общество (и его институты) трактуется как особый социальный организм, функционирующий
на основе общих законов, присущих любому другому живому организму. Отсюда, как
кажется, проистекает принципиальная возможность использования естественнонаучных,
в том числе математических, методов при исследовании социальных явлений.

Следует признать, что, по-видимому, действительно существует определенная причинно-следственная
связь между общественной жизнью, в том числе жизнью права, и всем остальным
миром. Конечно, трудно спорить с тем, что любое явление, в том числе любой правовой
акт (в самом широком значении этого слова, т.е. и как нормативный акт, и как
акт юридически значимого поведения), - любое явление общественной жизни причинно
обусловлено. Проблема в другом - возможно ли необходимо значимые причины системно
охватить во всей их совокупности, ибо только при таком условии можно удовлетворительно
истолковать наступившее явление, его содержание и смысл.

Однако, даже если и допустить возможность осуществления такого рода грандиозной
логической операции, то необходимо с полной уверенностью сказать, что ее результаты
окажутся неприменимыми на самое ближайшее к ней будущее, что ставит под сомнение
хоть какую-то ее практическую ценность. Вполне наглядной иллюстрацией справедливости
высказанного суждения является вполне неудачный опыт регулирования советской
экономики. Как известно, в основе такого регулирования лежала общегуманистическая
идея о всемогуществе человеческого разума. Основываясь на этой идее, российские
марксисты сочли возможным осуществлять эффективное управление социализированным
народным хозяйством на рациональных (плановых) началах. При этом первоначальной
основой для организации такого управления явился тезис о том, что в современных
условиях для рационального управления достаточно математических знаний в пределах
четырех действий арифметики! Довольно быстро жизнь показала, что четырех действий
арифметики для рационального управления экономикой явно недостаточно, более
того, оказалось, что мощностей всех современных компьютеров не хватит для того,
чтобы сколько-нибудь удовлетворительно охватить актами управления всю систему
технологических и организационных связей в сфере экономики. Однако истинная
трагедия нашей экономики заключалась все же в другом. Плановая экономика означает
наличие математически выверенной ее модели на каждый момент будущего, а для
того, чтобы построить такую модель, необходимо принять во внимание всю совокупность
причинно значимых факторов. При этом весьма значительная (неопределенно значительная)
группа таких факторов имеет место не в настоящем, а возникнет в будущем. Спектр
этих последних является весьма обширным – от стихийных катаклизмов до инноваций
в технике и технологии и колебаний вкусов в области моды, и их возникновение
в лучшем случае можно предполагать, а в большей части – невозможно предсказать,
ибо, конечно, все «в руце Божией», а предугадать содержание тех процессов, которые
будут происходить в головах каких-то ученых или инженеров, а тем более иррациональные
предпочтения одних модных силуэтов и расцветок другим с помощью рационалистических
(математических, т.е. количественных ) методов невозможно. Иными словами, в
рамках данной экономической модели можно предписать количество метров пряжи,
которые в течение определенного планового периода должны произвести ручные ткачи,
или запланировать производство определенного количества башмаков с квадратными
носами; однако такая система органически не может предугадать и оперативно учесть
в конкретной хозяйственной деятельности появление механической прялки или возникновение
у населения предпочтения к остроносым башмакам. Сделанный вывод применим ко
всем без исключениям явлениям социальной жизни, включая, разумеется, и сферу
права.

Следует впрочем, отметить, что неприемлемость применения естественнонаучных
подходов к социальной материи была очевидна уже столетие назад. Например, выдающийся
немецкий ученый Г. Еллинек справедливо констатирует: «В однородных явлениях
природы преобладающее значение для науки имеют элементы тождественные, между
тем как в социальных явлениях последние настолько отодвигаются элементами индивидуализирующими,
что социальное событие никогда не повторяется в тождественной, а только в аналогичной
форме. Естествознание может поэтому игнорировать индивидуализирующие элементы;
оно может с успехом уделять внимание только тождественному в явлениях. Однородные
социальные события, напротив, лишь в незначительной мере тождественны, преимущественно
же только аналогичны. Общие законы не могут здесь поэтому объяснить отдельное
явление: последнее никогда не должно быть рассматриваемо как простое осуществление
чего-то общего, проявляющегося в нем в чистом виде, в противном случае мы получим
о нем совершенно недостаточное поверхностное представление… Полнота жизни не
умещается в узкие шаблоны. Если же расширить эти узкие шаблоны, то они станут
либо настолько бессодержательными и само собою понятными, что едва ли представят
какую либо научную ценность, либо настолько неверными, что будут опровергнуты
при самой поверхностной критике».

Следующая страница (2/2)

Проф., д.ю.н. Хохлов Евгений Борисович

(8000 Прочтено. Последнее обновление 2004-10-13)