«Смерть для высокоразвитых людей –

это не более, чем увлекательное приключение»

Д.Роулинг (автор саги о Гарри Поттере)

Впервые я увидел смерть в далеком 1955 году. Моя восьмидесятипятилетняя бабушка
вдруг легла в постель, три дня пролежала, просила только пить и отошла… Она, простая
русская женщина, верующая, половину жизни прожившая в Старой России, ни на что
не жаловалась, никого не обвиняла. Время пришло и она, преизбыточно преисполненная
жизнью, ее соком и влажностью, ушла величаво и несуетно.

Последняя смерть в моей живой жизни… В ночь на 8 ноября прошлого года в Сочи умер
мой старинный друг, доцент кафедры теории и истории государства права Санкт-Петербургского
университета Валерий Эвальдович Краснянский (64 годочка). Именно этот господин
устроил В.В.Путина на службу в университет, за ручку привел к А.А.Собчаку. В правительстве
первого и последнего питерского мэра Валерий был министром, главой Фонда имущества.
Корешок мой заветный, меценат, покровитель искусств и поэзии, умер во сне. Вот
ТАКОЙ смерти, как у моей бабки и моего друга-брата, можно бешено, до судорог,
до слюны на подбородке, завидовать. Больше ничему и никому на свете завидовать
не стоит, ибо… (см. Книгу Псалмов, Книгу Эк… ну это и свинари знают).

Любому НАСТОЯЩЕМУ художнику всегда блазнится-мерещится смерть. От Гомера до Акунина…
Лучшие, наигениальнейшие страницы Толстого – про нее, про Нежную Даму («Три смерти»,
«Смерть Ивана Ильича», последние дни Болконского в «Войне и мире»).

Веруешь ли Ты, читатель, в Господа нашего Иисуса Христа, в Аллаха, в Кришну (в
Кришнамурти ?), в Будду Амиду, в Будду Амитабу, в грозного Бога Израиля или веришь
только в доллар, в индекс Доу-Джонса,в блядство, в сытную еду, в развлекательное
(криминальное) чтиво – без разницы. Верующие и неверующие, теисты, деисты, агностики,
богоборцы – все будем в Царствии Небесном. Вот там свидимся и потолкуем. А, может
быть, и не встретимся, ибо есть старая злая мудрость: каждому воздастся по вере
его…

Я отчасти начитанный человек, и вот меня поразила пронзительная строка Александра
Введенского (был такой поэт-«обэриут»–обериут? Забыл, как пишется, кстати, родной
дядя человека, с которым я когда-то дружествовал-горячительные напитки употреблял):

Кругом, возможно, Бог.

Вот в этом «возможно», братцы, и заключена, как зародыш в яйце, вся наша лепая
и нелепая жизнь-жистянка-жестянка. Нетерпеливый читатель скажет: чегой-то так
Пригодич распоэзился, заперхал и закуковал. Смерть? Мы жить хотим и «хочем».
Друзья, от всего сердца желаю: живите долго.

Встревожила-растревожила-скукожила1 меня чрезвычайно изящно изданная книга:
Б.Акунин, Г.Чхартишвили. Кладбищенские истории. М.: Колибри, 2004. 240 С. Тираж
50 000 экземпляров. Рисунки Татьяны Никитиной (чудные). Дизайн Михаила Никитина
(ненавязчиво элегантный). Книга снабжена многочисленными черно-белыми (безыскусными
якобы) кладбищенскими фотографиями, сделанными автором (при рассматривании этих
«фото» зачастую оторопь берет).

Смерть золотой нитью прошивает ВСЕ произведения Акунина, якобы принадлежащие
к жанру полудетской, развлекательной беллетристики. Гусь-буковские книгочеи
со мной согласятся (или не согласятся; без разницы). Помнит ли читатель, что
перу создателя Фандорина-Пелагии принадлежит великолепное фундаментальное (жутковатое)
исследование: Григорий Чхартишвили. Писатель и самоубийство. М., 2000. 576 С.
Тираж 10 100 экземпляров. Если кто соблаговолит, см. мою заметку об этой книге:
Маска сброшена, или Истинное лицо Бориса Акунина http://www.prigodich.8m.com/html/notes/notes.html

(колонку слева прокрутить вниз, № 46).

Мировидение-миропонимание Акунина-Чхартишвили определить-понять-уловить чрезвычайно
затруднительно. Однако попробуем: неимоверно (безмерно, непомерно) добрый апологет-критик
Западного Мира, увы, внехристианин, надхристианин, подхристианин с мощными дзенскими
обертонами-лейтмотивами. Неуклюже, но в «тему». Ох, не прост, не прост наш автор,
отказывающийся от звания ПИСАТЕЛЯ, заявляющий, что он «массовик-затейник» (С.
5). Литературный двуликий Янус (Акунин-Чхартишвили) с висельническим юморком
именует себя ТАТОФИЛОМ («любителем кладбищ» – «оказывается существует на свете
такое экзотическое хобби» (С. 6), но ни в коем случае «некрофилом».

Дернем леопарда за х…вост. О чем книга? Да, так, кладбищенские описания (Чхартишвили)
и кладбищенские рассказики (Акунин). Беллетристика, блин, «развлекуха», правда,
от нее трансцендентным морозцем потягивает, да инфернальной серой попахивает.
Бывает.

Объсняю для «непродвинутых» (в Гусь-Буке их почти нет). Автор-эссеист под своим
подлинным именем «шастает» по кладбищам (Старое Донское, Хайгейтское, Пер-Лашез,
Иностранное кладбище в Иокогаме, нью-йоркский погост Грин-Вуд, город мертвых
на Масленичной горе в Иерусалиме), резонерствует, печалится, фотографирует,
медитирует и разрешается резиньяциями. Вторая ипостась сочинителя (Борис Акунин)
пописывает-записывает кладбищенские историйки. Однако какие резиньяции и какие
рассказики: мощные, ладные, складные, обращенные к уму и сердцу читателя. Читатель,
хватит дупу чесать, дуй в книжный магазин, купи эту книгу, не пожалеешь: качество
гарантирую. Господам марксистам-троцкистам-коммунистам Чхартишвили-Акунина читать
не советую: Карл Маркс в посмертной роли вампира-вурдалака-упыря – это для них
непереносимо: в корчах падучей забьются.

Читатель, помнишь ли Ты, что ранняя редакция романа «Доктор Живаго» имела название
«Смерти нет»? Так вот, если одолеешь книгу Акунина, поймешь (или подтвердишь
свое видение-понимание), что ЕЁ, действительно, нет и не будет. Здесь я совсем
не имею в виду христианскую «жизнь вечную» (это предмет веры, а не словесных
ратоборствований). Приведу два чеканных афоризма: «Всё, что когда-то было, и
все, кто когда-то жил, остаются навсегда» (С. 6); «Рождение и смерть – это не
стены, а двери».

В конце книги писатель формулирует задачу мирового людского сообщества: «Главная
мечта человечества – избавиться от страха смерти, а вместе с ним и от всех прочих
страхов. Это означает не вообще уничтожить смерть, а исключить смерть неожиданную,
непредсказуемую и преждевременную… Когда смерть перестанет внушать страх и восприниматься
как зло, можно будет считать, что человечество свой путь благополучно завершило
и вернулось в Эдем» (С. 226). Тривиальная, казалось бы, мысль, а вся книга –
развернутый комментарий к ней. Ох, и хочется же обильно и сверхобильно цитировать
книгу, а нельзя, ибо не дело: надо свои скудоумные мыслишки выуживать из канавы.

Эх, о каких «ушедших» повествует Чхартишвили, посетивший «дорогие могилы» (Достоевский):
Салтычиха, Карл-Хейнрих (!!!) Маркс, Абеляр и Элоиза, Бальзак, Жерар де Нерваль,
Альфред де Мюссе, Оскар Уайльд, Аполлинер, Модильяни, Айседора Дункан, Махно,
Джим Моррисон и прочая, и прочая, и прочая. И фото, и фото, и фото могил и надгробий…
Кладбищенские рассказы Акунина превосходны, кстати, в одном из них появляется
небезызвестный коллежский асессор (чиновник восьмого класса в «Табели о рангах»)
Эраст Фандорин. Действие рассказа происходит на «иностранном» кладбище в Иокогаме.

Устал я строчить о высоком. Вильнем хвостом (на сей раз направо). Был у меня
в 1970-е годочки, как теперь пишут, высокодуховные и высокоморальные, товарищ
Лев Р. Левушка был единственным на всю совдепию светским специалистом по церковной
музыке, заведовал фонограммархивом Института истории религии и атеизма. Институт
размещался в Казанском соборе, а фонограммархив – в отдельном помещении на улице
Плеханова (в девичестве – Казанской). Человек он был чудесный, ласковый, добрый,
бесподобно играл на гармошке и пел «Лазаря». И вот как-то к ученым-безбожникам
нагрянула ученая-синтоистка, барышня, изучавшая (ее тему работы я хорошо помню)
церковные элементы в музыке Чайковского (плюс литургические произведения композитора,
которые тогда были запрещены; Яков Рубенчик подтвердит). Натурально, японка
хорошо говорила по-русски (ноблесс оближ – историк русской музыки).

И приключился у них скоротечный роман, как «Солнечный удар» (Бунин). Любая
связь с иностранцами тогда не приветствовалась, мягко говоря; по себе знаю).
Двое суток они (по понятным причинам) не вылезали из фонограммархива. Потом
Лева поехал провожать ее в аэропорт. Там они поцеловались на прощанье (они не
думали, что навсегда), барышня протянула ему визитную карточку и сказала: «Будешь
в Иокогаме - позвони»). Никогда Лева не побывал в Иокогаме, а японку в Россию
больше не пустили (видимо, кто-то «стуканул»). Сейчас о таких прелестях пожухлых
Софии Власьевны и Цецилии Карловны никто и не знает, а кто знал – забыл, а зря.
Вернемся к нашим покойникам.

Чхартишвили, японист, выдающийся переводчик японской литературы (кто читал Мисиму
в его переложении, никогда не забудет) – человек непомерной, но отнюдь (избави
Бог) не кичливой культуры. Акунин живет в культуре, как во вселенской «коммуналке»
со скандальными насельниками, тараканами, вонючими носками, кривоногими детьми,
тошнотворными борщами и – одновременно – в раю с ангелами бестелесными в их
сложной иерархии.

Эх, написать бы о том, какая у нас с Хозяином Птичника затеялась занятная переписка
по поводу маркиза де Ривайля, выпустившего под псевдонимом Алан Кардек тома:
«Книга духов» и «Книга медиумов» – священное писание спиритов-медиумистов (почувствуйте
разницу). Кстати, великий химик А.М.Бутлеров (1828-1886) издал громадный том
«Труды по медиумизму» (год издания забыл, об этом, увы, в газете не прочитаешь)

Не всем, однако, это интересно. Все же скажу пару фраз. Я читал эти книги с
выписками в конце 1960-х годочков в «спецхране» (!!!) Публичной библиотеки (кто
сейчас помнит отделы специального хранения в больших библиотеках), когда усиленно
занимался изучением оккультных проделок В.Я.Брюсова– А.Л.Миропольского (наст.
фам. А.А.Ланг, символист второй руки, но маг – первого ранга). В.П.Лебедев любезно
сообщил мне в письме, что писал о Кардеке в своей книге «Научные принципы и
околонаучные мифы» (М., 1980). Ну, ладно, мне и Редактору такое чтение было
нужно по «делу», а Бакунину-Чхартишвили к чему ЭТО… Бог весть.

Пора закругляться, т.е. и честь знать. Приоткрою занавеску исповедальни. Читатель,
эта заметка, как и все прочие мои статейки (в отличие от «ученых» опусов) написана
в один присест, в состоянии специфического транса, набело; шесть с половиной
часов я не вставал из-за машины бесовской, не пил, не ел, даже пИсать не ходил.
Как составитель рифмованных текстов осмелюсь сказать – сие нечто вроде вдохновения
(впрочем, это слово слишком захватано жирными пальцами разных бесстыжих краснобаев).

Читатель, когда прочитаешь «Кладбищенские истории», на Тебя сойдет великий
покой, ибо писатель – великий утешитель, добрый, терпеливый, великодушный, всепонимающий
и всепрощающий. Фаворский свет. Паламический огонь. Светоносный эфир. Вот такая,
бля, танатология, как гутарят в рюмочных под паленую водочку. Великое утешение
и великий свет (простите за высокопарность, больше не буду). Большой писатель
Борис Акунин превращается в сверхбольшого… А истерические разносы-поносы-доносы
ему, как с окурка пепел. Вот так!