Маска сброшена, или истинное лицо Бориса Акунина

Проницательный читатель! Возможно, ты пристально следишь за триумфальным восхождением Бориса Акунина на литературный Олимп. Из последних новостей: Татьяна Толстая заявила, что в соавторстве с создателем образа сыщика Фандорина собирается писать детективный роман, телевизионный канал ОРТ показал фильм по роману "Азазель", продолжается работа над несколькими экранизациями книг писателя, причем идет речь и о Голливуде. Мы помним о том, что в "миру" сочинителя зовут совсем иначе. Так вот, в позапрошлом году вторым изданием вышел объемистый том: Григорий Чхартишвили. Писатель и самоубийство. М.: Новое литературное обозрение. 2000. 576 С. Тираж 10000 экземпляров.

Эта в высшей степени талантливая, информативная, добротная, печальная и светлая (да, да!) книга заполняет зияющую "лакуну" в отечественной словесности: "Нет ни одной русской книги, попытавшейся бы объединить и обобщить различные аспекты явления, в котором, вероятно, заключается главное отличие человека от животного - человек знает о том, что смертен, и именно это знание дает ему возможность выбора между to be и not to be" (С. 10). Между тем каталог мировой "суицидологической" литературы насчитывает свыше 5000 наименований. Справедливости ради укажем, что практически одновременно с первым изданием тома "Писатель и самоубийство" вышло весьма квалифицированное исследование Ирины Паперно "Самоубийство как культурный институт" (М.: 1999), но эта книга рассчитана лишь на постмодернистских понтификов-"посвященных" и на тех, кто себя к ним причисляет.

А книга Г.Ш.Чхартишвили обращена к тебе, читатель. Нет на всем белом свете человека, который не леденил бы душу размышлениями над завораживающей тайной "худшего из грехов". И жутко, и сладко, и больно, и понятно-непонятно. А я бы смог? Э, над каждым насельником сей "юдоли скорби" и "долины плача" "витал самоубийства обворожительный дымок". Вот этой важнейшей и разноаспектной проблеме, включающей исторический, юридический, религиозный, нравственный и философский ракурсы, и посвящена книга Г.Чхартишвили. Писатель приводит статистические данные, от которых виски холодеют: ежедневно на Земле 1200 несчастных кончают с собой; за полтора года, ушедших на написание этого труда, сто тысяч россиян добровольно ушли из жизни. О, как страшно!

Исследователь не без лукавства заявляет: я, мол, не пожелал "придавать книге наукообразие при помощи сносок, отсылок, комментариев и прочих атрибутов научного издания. Перед вами не научный трактат, а эссе, то есть сочинение исключительно приватное" (Там же). Автор упростил в пропедевтических целях так называемый "научный аппарат", однако, он тщательнейшим образом "перелопатил" горы литературы на разных языках (см. краткий "Список книг" - С. 572-574).

Читатель, ты, вероятно, хочешь знать о том, почему книга не озаглавлена просто "Самоубийство"? Почему из сонма людей, добровольно ушедших из жизни, выбраны только писатели? Исследователь поясняет: "Литераторы взяты как частный пример homo sapiens, достаточно компактный, легко идентифицируемый и к тому же наиболее удобный для изучения. Вообще-то эта книга не о писателе-самоубийце, а о человеке-самоубийце. От обычного человека писатель отличается тем, что в силу своей эксгибиционистской профессии выставляет душу на всеобщее обозрение, мы знаем, что у него внутри" (С. 11). Речь идет о том, что писатели-самоубийцы обосновывали свое непоправимое решение в художественных текстах, оставляли предсмертные записки, да и вообще их биографии просто-напросто хорошо изучены-реконструированы. Исследование завершает "Энциклопедия литературицида" (термин французского поэта-символиста Артюра Рембо, умершего "своей" смертью; 1854-1891), представляющая собой собрание в алфавитном порядке кратких, но весьма емких биографий 350-ти литераторов-самоубийц (С. 439-571). "Rossika" насчитывает 41 имя, много, но японцы, англо- и немецкоговорящие литераторы нас опережают в этом мрачном соревновании.

Первая часть книги, включающая шесть разделов, множество главок и приложений, называется "Человек и самоубийство". "История вопроса" прослеживается на основе изучения в соответствующих ракурсах античности, средневековья, нового времени, прошлого столетия, которое в трактате-эссе названо "веком самоубийств". Именно в XX веке самоубийство, считавшееся ранее церковным и уголовным преступлением (например, в Великобритании "неудачная" попытка самоубийства до 1861 г. каралась смертной казнью; до 1961 г. Англия сохраняла "в кодексе антисуицидальную статью" - С. 32; почти во всех странах Европы имущество самоубийц не наследовалось, а "отходило в казну"), стало практически обыденным явлением, зачастую формой последнего протеста против жестокого обезбоженного мира. Уделяет автор сочувственное внимание и в высшей степени дискуссионной проблеме "эвтаназии" (греч. эу+танатос - "хорошая смерть"), то есть добровольной смерти как избавления от неизлечимой и мучительной болезни (С. 40-49). Кстати, парламент Нидерландов еще в 1993 г. впервые допустил эвтаназию.

Компактен, но чрезвычайно содержателен раздел книги, посвященный анализу отношения религии к суициду: христианства, иудаизма, ислама, индуизма и буддизма, тоталитарных сект (С. 50-94). Увы, восточные культы, пожалуй, более снисходительны к человеку. В разделе "Философия" скомпонованы суждения "за и против" ("Pro и Contra") одномоментного избавления от всех страданий лучших умов человеческих. Немецкий поэт-романтик Новалис (Ф. Фон Харденберг; 1772-1801) и французский писатель-экзистенциалист Альбер Камю (1913-1960; оба - не самоубийцы) сформулировали положение, согласно которому самоубийство - важнейшая философская проблема (деяние), пусть человек, добровольно уходящий из жизни, малограмотен и слыхом не слыхал о "философии". Почему? Что думает об этом автор? Читайте - и обрящете (С. 95-127). Особое внимание хочу обратить на "приложение" "Сомнения Достоевского", где тонко и искусно рассмотрено преломление магистральной для писателя темы самоубиства, мучившей его всю жизнь (С. 128-146).
Специальные разделы отведены в трактате-эссе "теориям" и "географии" самоубийства (С 147-258). Особое внимание читателя обращаю на ошеломляюще жестко информативные главки: "Самоубийство по-русски", "Самоубийство по-английски" и "Самоубийство по-японски". Нам, живущим в эпоху глобализации, блазнится, что скоро все люди станут одинаковыми, в том числе и в отношении к жизни и смерти, но… все не так. Об этом и идет речь в книге Г.Чхартишвили.

Детям, подросткам и нервным барышням-дамам настоятельно не рекомендую читать раздел "Как это делается" и приложение "Красивая смерть. Введение в теорию и практику харакири" (С. 259-284). В обморок грохнуться можно. Напомню, автор трактата-эссе - лучший российский "японист", прославленный переводчик японской литературы в ее лучших образцах. Повествование о харакири-сэппуку изобилует шокирующими натуралистическими подробностями этого безумно красивого в своей отточенности и безумно страшного в своей жестокости акта-ритуала.

Вторая часть книги, собственно и озаглавленная "Писатель и самоубийство", посвящена тонкому, вдумчивому, сочувственному анализу психики "творческого животного, которое работает со словами, идеями и знаками" (С. 287), то есть несчастного литератора (имя им - легион), преждевременно, волюнтаристским жестом-поступком низринувшего себя в смерть. Автор дробно и подробно рассматривает разноаспектные суицидальные причины писательских уходов из жизни (С. 285-424).

Отменная книга, глубокая и мрачная. А почему маска сброшена? А потому, что выдающийся писатель Борис Акунин под собственным именем Григорий Чхартишвили выступает в этом фолианте как выдающийся мыслитель-исследователь-интерпретатор наиглавнейшей в истории человеческого духа темы-проблемы. Вот так! И еще пара слов. Автор любит и жалеет своих героев. Книга написана затейливым, легким и пленительным языком.

Примечание: Автор: Василий Пригодич